– Отец, – сказал Эйрел Форкосиган, зайдя в кабинет к старому графу, – у меня к тебе просьба.

Петр Форкосиган сидел за столом и читал какой-то документ. При звуке открывающейся двери он поднял голову и теперь вопросительно смотрел на сына:

– И?

Эйрел замялся на долю секунды, но потом решительно продолжил:

– Не мог бы ты убрать из малой столовой свою коллекцию? Например, в свой кабинет. Мне кажется, она не понравится моей жене.

– Не прошло и недели, как она тут, и мы уже меняем обстановку, – фыркнул граф. – Шустрая девица!

Он с раздражением заметил, что сын не поддержал шутку, более того, возразил:

– Она ни о чем меня не просила. Но ей точно не понравится. И я и сам думаю – может, уже пора…

– Выбросить? – Теперь нахмурился уже Петр. – Много ты понимаешь! Это даже не слава, это память, память!

– Давай повесим ее в твоем кабинете. В спальне. Ты будешь ее видеть чаще…

«А Корделия реже» – повисло в воздухе несказанным.

Граф помолчал. С приездом этой женщины сын, кажется, снова захотел жить. И наследники – могут же быть еще наследники! Наверное, стоит уступить.

– Ладно, – наконец сказал он. – Распорядись там, пусть перенесут. Часть сюда, часть в спальню, я покажу, что куда.

Эйрел вышел в малую столовую и остановился, окидывая взглядом левую стенку. От угла до угла она была увешана скальпами – кусками кожи, натянутыми на ивовые ободки. Со скальпов вниз свисали длинные пряди старательно расчесанных волос. Человеческих. Цетских. Военная добыча.

Петр Форкосиган возил эти трофеи с собой в отдельном мешке, время от времени развешивая, чтобы проветрить, постоянно добавляя новые и новые скальпы. Теперь, тщательно обработанные, с вымытыми и расчесанными волосами, они висели в ряд, занимая всю стену столовой и радуя глаз старого графа. Для него они были чем-то вроде военного дневника – напоминали каждый о своем. Он заботился о своей коллекции и регулярно, так сказать, менял экспозицию: развешивал их то по времени добычи, то по званию бывшего владельца, то по длине волос (что почти совпадало). Сейчас скальпы были разобраны по цвету прядей, сохраненному то ли мастерством дубильщика, то ли непревзойденными цетскими генами, от иссиня-черных через каштановые и рыжие к белейшим, как снег.

Эйрел знал истории большинства из этих трофеев – частенько, выпив в хорошей компании, граф Форкосиган пересказывал их гостям и сыну. Некоторые подарены отцу его партизанами – доступный и достойный воина сувенир. Один скальп… какой же… вон тот. Один при нем снял его брат, подбадриваемый гордым взглядом отца, с еще теплой головы какого-то невезучего цета. Зубы у брата стучали, но лоскут кожи он вырезал ровный, его похвалили. Потом их обоих стошнило в кустах, и выскабливал кожу и натягивал ее на согнутый прут уже кто-то из взрослых. Дело давнее, теперь эмоций почти не осталось, только память. Но большинство из этих скальпов Петр Форкосиган снял сам. У него был такой специальный ножичек в отдельном кармане, маленький, но острейший, отец называл его «мой скальпель». Скальпель для скальпов, говорил он. Интересно, где этот ножик сейчас? Не мог же отец отдать его на кухню резать хлеб?

Двери скрипнули, в столовую заглянул оруженосец Эстергази. Эйрел жестом подозвал его, махнул рукой на стену:

– Это… Переезжает в кабинет графа. Тут снимите, там повесьте, аккуратнее только. До ужина управитесь?

Оруженосец кивнул.

Через пару дней Корделия, проходя через малую столовую, остановилась в недоумении:

– Слушай, тут вроде в прошлый раз был такой цветной занавес, я не разглядела…

– Я давно хотел заменить декор, – небрежно ответил Эйрел.